Реввоенсовет - Страница 5

Весьма довольный Димка перескочил через плетень.

Тихонько пробрался на темный двор, где заметил сидящую на крыльце мать. Он подошел к ней и, осторожно дернув за рукав, сказал серьезно:

— Ты, мам, не ругайся. Я нарочно долго не шел, потому Головень меня здорово избил…

— Мало тебе еще, — ответила она, оборачиваясь.

Но Димка слышал все — слова обиды, и горечь, и участливое сожаление, но только не гнев…

— Мам, — заглянул он ей в глаза, — я жрать хочу как собака, и неужто ты мне ничего не оставила?..

* * *

Пришел как-то к заброшенным сараям Димка печальный-печальный.

— Убежим, Жиган! — предложил он после некоторого молчания. — Закатимся куда-нибудь отсюда подальше…

Жиган посмотрел на него удивленно и спросил недоверчиво.

— Тебя мать пустит?

— Ты дурак, Жиган! Когда убегают, тогда никого не спрашивают… Головень злой, как аспид… Из-за меня мамку гонит и Топа тоже…

— Какого Топа?

— Братишку меньшого… Топает он чудно, когда ходит, ну вот и прозвали… Да и так надоело дома.

— Убежим, — охваченный этой мыслью, оживленно заговорил Жиган. — Мне, брат, что не бежать? Хоть сейчас… По эшелонам собирать будем.

— Как собирать?

— А так, спою я что-нибудь, потом скажу: «Всем товарищам нижайшее почтенье, чтобы были вам не фронты, а одно наслаждение, получать хлеба по два фунта, табаку по три осьмушки, не попадаться на дороге ни пулемету, ни пушке». Тут, как зачнут смеяться, снять сей же момент шапку и сказать: «Граждане, будьте добры, оплатите детские труды»…

Димка удивился легкости и уверенности, с какой Жиган выбрасывал эти фразы, но самый способ существования ему не особенно понравился, и он высказал пожелание, что гораздо лучше бы вступить добровольцами в какой-нибудь отряд, организовать собственный, уйти в бандиты, в партизаны и вообще сделать что-нибудь такое… более современное. Жиган особенно не возражал, и даже наоборот, когда в течение дальнейшего разговора Димка благосклонно отозвался о красных, потому что они за революцию, он вспомнил, что служил раньше у красных.

Димка посмотрел на него уже с некоторым удивлением и сказал, что ничего и у зеленых, потому что гусей они жрут много. Дополнительно тут же выяснилось, что Жиган бывал и у зеленых, и получал регулярно свою порцию: по полгуся в день. Это заставило Димку проникнуться к нему невольным уважением, и он добавил, что все-таки лучше всего, пожалуй, у коричневых…

Но едва и тут начало что-то выясняться, как Димка обругал Жигана хвастуном и треплом, ибо всякому было хорошо известно, что коричневый — один из тех немногих цветов, под которым не было отрядов ни у революции, ни у контрреволюции, и ни у тех, кто между ними.

План побега разрабатывали долго и тщательно. Предложение Жигана утечь сейчас же, не заходя даже домой, было решительно отвергнуто.

— Перво-наперво жратвы надо хоть для начала захватить, — заявил Димка, — а то что же ты? Как из дома выйдешь, так сразу и по соседям? А потом спичек надо… хоть сколько-нибудь.

— Котелок бы хорошо… В нем всякую вещь мастерить можно. Картошки в поле натырил, вот тебе и обед!

Димка вспомнил, что Головень принес с собой хороший медный котелок. Его еще бабка начищала золой и, когда он заблестел, как праздничный самовар, спрятала в чулан.

— Свистнуть можно…

— Заперто… а ключ сроду с собой носит.

— Ничего! — уверенно проговорил Жиган. — Из-под всякого запора можно при случае. Повадка только нужна.

Решено было теперь же начать запасать понемногу провизию. И прятать по вечерам в солому у кирпичных сараев.

— Зачем у сараев? — неохотно спросил Жиган. — Можно еще куда-нибудь. А то рядом с мертвыми!

— А что тебе мертвые?

— Ничего, а все же… Знаешь историю про кузнеца Егора и про Парфена Косого?.. Нет. Ну так помалкивай. А я, как со спекулянтами ехал, под лавкой сидел и до самой точки все слышал. А была такая история. Показал мельник Парфен на Егора да еще на двоих, что они с партизанами путались… Повели их немцы вечером, да к ночи и постреляли, и пошли себе дальше, потому в одеже ихней не нуждались, — обмундировка на самих была справная… А Парфен сидит дома и думает: пошто мануфактуре пропадать, ежели что не очень испоганено, пригодиться по хозяйству может. Ждали, ждали дома бабы — не идет Парфен… А самим пойти — боязно… Под утро пошли с мужиками, смотрят — лежат двое совсем раздетые, белье рядом, в узелках. А над кузнецом Парфен, наклонившись, пиджак, видно, расстегивал. Да так и сдох… потому тот ему в шею лапами, как клещами, впился, да так и не разжал… до смерти…

Рассказ, по-видимому, произвел сильное впечатление, потому что Димка подобрал салазками ноги, свесившиеся над водою речки, и обернулся назад для чего-то…

— А может, он живой еще тогда был? — высказал предположение Димка, немного подумав.

— Это всяко понимать можно… только навряд… После немцев не оживешь, пуля у них тяжелая…

Однако на следующее же утро Димка настоял все-таки на своем предложении. Когда солнце так ласково пригревало поросшие полынью бугорки, когда воробьи так беспечно чирикали, вылетая из-под соломы крыш, растаяли все страхи, навеянные вечерним рассказом. Кроме того, они вспомнили, что раздевать они никого не собираются, что было все это давным-давно, чуть ли не с год тому назад, — заросли даже могилы густыми клочьями бурьяна.

И в этот день Димка впервые притащил к условленному месту небольшой ломоть сала, а Жиган — тщательно завернутые в бумажку три серные спички.

— Нельзя помногу, — объяснил он. — У Онуфрихи всего две коробки, так надо, чтоб незаметно…